Экватор - Страница 11

Ожидание куропаток редко длилось менее получаса при каждом «выгоне». Иногда случалось, что появлялись одинокие птицы, когда еще не были даже слышны голоса загонщиков. Основная же масса появлялась только к концу их работы, когда куропаткам оставалось только устремиться в сторону сидевших в засаде охотников. В это время Дон Карлуш любил сидеть в своем раскладном парусиновом кресле, выкуривая первую за утро тонкую сигару, и молча размышлять, пока собаки возятся у его ног, а заряженные Томе́ ружья ждут, что он схватит их в любую секунду, лишь только заслышатся взмахи крыльев летящей дичи. Король думал о том, что его в то время волновало, в частности, о полученной накануне телеграмме из Мозамбика, от тамошнего губернатора. Он хотел, и вполне обоснованно, абсолютных полномочий в управлении своей Провинцией, чтобы не лавировать в зависимости от настроений, попыток вмешательств в его дела со стороны министра по заморским территориям и политиков, управляющих колониями из Лиссабона. По сути, его история была похожа на ту, что пережил там же за несколько лет до этого Моузинью де-Албукерке, когда, будучи назначенным королевским комиссаром в Мозамбике, он в конце концов был вынужден подать в отставку, преданный соответствующим постановлением, которое, против воли короля, но, тем не менее, за его подписью, лишило того права принимать на месте те безотлагательные решения, которые не нуждались в предварительном ублажении тщеславия политиков с Дворцовой площади. Дон Карлуш восхищался мужеством и военными качествами Моузинью, его патриотизмом и верностью короне. Даже на расстоянии король чувствовал, что он был прав в том конфликте. Однако так же хорошо и без излишних иллюзий король осознавал, что вряд ли сможет отстоять его перед правительством без того, чтобы спровоцировать политический кризис, который в то время был совсем не желателен. «В ссоре с правительством из любви к королю, в ссоре с королем — из любви к родине». И вот, почти десять лет спустя, история повторялась: в полном бессилии, Дон Карлуш наблюдал, как идет наперекосяк политика в заморских провинциях страны, ставшая уже предметом постоянных общественных споров, вместо того, чтобы быть одним из важнейших, порождающих консенсус и единение, национальных вопросов. Король вздохнул и, в раздражении, отогнал эти мысли прочь.

Еще никогда монархия и Королевский дом не подвергались такому количеству столь злобных нападок. Не проходило и дня, чтобы республиканская пресса не разражалась бешенством по поводу короля, королевы, наследника престола и самого института королевской власти. Дон Карлуш открывал газеты и наблюдал, как на него нападают со всех сторон, карикатурно изображают, высмеивают и просто оскорбляют. Предлогом для этого могло служить все, что угодно: если он занимался политикой, говорили, что это потому, что он мечтает об абсолютной власти и лишь вносит путаницу в процесс управления государством. Если он, наоборот, намеренно держался от этого подальше, это означало, что страна, якобы, ему безразлична, а интересны только охота в Алентежу и светские развлечения. Республиканская партия крепла параллельно с народным недовольством, престиж государства подрывался каждый день, будучи отданным на откуп любому крикливому демагогу в дешевой забегаловке; те немногие друзья, которые были у короля и которым он мог доверять, не имели никакого политического влияния, а, если и имели, то быстро теряли его именно потому, что являлись его друзьями. Он был королем в королевстве, где чувствовал себя преданным со всех сторон, владыкой Империи, которую великие нации — королевские дома, связанные с ним кровными узами — страстно желали и бесстыдно домогались. Имея хотя бы малейший повод, Англия мигом увела бы у него всю его империю, вместе с ним самим и его троном. Моузинью был прав, разоблачив манёвры англичан в Родезии и Замбии, но эти здешние бестолочи никогда не понимали, что чем слабее будет король, тем в большей опасности будет сама империя. Это же касается Сан-Томе и Принсипи, чьи кофе и какао доставляли столько неприятностей английскому экспорту из Габона и Нигерии. Да, кстати о Сан-Томе… Король вспомнил о намеченном обеде с тем парнем, которого ему так рекомендовали, с Валенсой. Поначалу Дон Карлуш поморщился, когда ему назвали это имя: он читал его статьи, и ему показалось, что того нельзя назвать ни серьезным человеком, ни большим знатоком того, о чем он рассуждал. Но Королевский совет настоял на кандидатуре, особо подчеркнув, что это человек новый, не имеющий ни политических, ни партийных обязательств, вне сомнения, интеллигентный и не без амбиций лидера. Король позволил себя убедить:

— Хорошо. Пусть он приедет в Вила-Висоза, я посмотрю ему в глаза и пойму, внушает ли он мне доверие. Бернарду, пригласите его сюда на обед в какой-нибудь тихий, спокойный денек. Да, и узнайте, охотник ли он: если да, то это уже хороший знак.

Но нет, небольшое расследование, проведенное графом Арнозу, не выявило у Луиша-Бернарду Валенсы охотничьих пристрастий. Поэтому он был приглашен просто на обед. «Наверняка, тоскливый получится разговор, — подумал Дон Карлуш. — Даже не уверен, что мне удастся приблизиться к теме как к таковой, явно придется ходить вокруг да около».

Со стороны левых «ворот» прозвучали два выстрела. Дичь пошла, поначалу преимущественно с краев: именно там двигались загонщики, постепенно образуя полукруг в форме подковы. Однако основная часть птицы, все равно, появится в центре и ближе к концу. Издалека слышались голоса загонщиков, которые прочесывали лес, поднимая на крыло птицу, прятавшуюся на земле. Вверху и где-то впереди послышался крик куропатки, которую уже, похоже, вспугнули, и Дон Карлуш инстинктивно поднялся и взял одно из ружей Holland, приготовленных Томе́. Король уперся прикладом в пояс, чувствуя правой рукой гладкий холод стали, левой поглаживая деревянное цевьё. Из головы его мгновенно выветрились все прежние мысли. В те секунды не существовало уже ничего, кроме него и ружья, слившихся друг с другом в единое целое, внимая всем знакам и звукам леса. Адреналин подступал к горлу, сердце билось сильнее, казалось, все утро сконцентрировалось на том моменте, приближение которого он ощущал все более явственно. Так прошло минут десять. Ничего не происходило, только он, король, его секретарь, его собаки, его ружье — онемевшие, погруженные в природу и в вечное состояние охотника, поджидающего свою добычу, как это было еще с незапамятных времен, когда самый первый охотник укрылся в засаде, чтобы застичь врасплох своего зверя.