— Так, почему же?
— Ах, мой дорогой, а вы и не знаете? Вам нужно, чтобы вам это сказали, прямо в лицо? Неужели никто вам этого еще не говорил?
— Я не знаю, о чем вы, Мария-Аугушта.
— А, не знаете? Может быть, вы не знаете, что эти вдруг изменившиеся принципы и полная потеря доверия в наших глазах — все это оттого, что вы погрязли по уши в любви к этой английской шлюхе? А она, водя за нос своего мужа, с вами, на самом деле, выполняет его работу, ублажая губернатора в постели?
Луиш-Бернарду побледнел, как полотно, и почувствовал, как земля уходит у него из-под ног.
— Между нами, Луиш-Бернарду, ответьте мне как женщине, которая была с вами в постели: та шлюха, наверняка — огонь-баба, ведь так? Раз уж она довела вас до такого…
Он стоял, остолбенев от ужаса, с трудом собираясь с мыслями, чтобы что-то сказать. И не мог. Должно быть, все его красноречие и присутствие духа осталось там, в суде, подумал он, но все-таки сделал над собой усилие:
— Не ожидал такого от вас, Мария-Аугушта…
— В мире столько вещей, которых мы не ожидаем от тех, в кого когда-то верили, не правда ли? Прощайте, Луиш-Бернарду, всего хорошего.
Он смотрел, как она уходит, пытаясь собраться, чтобы продолжить свой путь, однако уже ничего перед собой не видел — ни тех, кто его приветствовал, ни тех, которые переходили на другую сторону улицы. Все вокруг как-то сразу показалось бессмысленным и безразличным. Рукой он подал знак Висенте, и тот, словно бы ждал этого, тут же рысью подъехал к нему. Луиш-Бернарду забрался в фиакр и, обессилевший, мгновенно провалился в кожаное сиденье. Себаштьян сидел здесь же, чуть в глубине. Взглянув на него, тот не сказал ни слова и, только уже по приезде домой, после десяти минут в полной тишине, он сказал:
— Доктор, простите, что я обращусь к вам «сеньор губернатор», но я хочу, чтобы вы знали: для меня большая честь служить вам, сеньор губернатор Сан-Томе.
Луиш-Бернарду вышел из кареты, все так же молча. Он зашел в дом с ощущением, что едва убежал от бури, заставшей его врасплох. Направившись к себе в комнату он почти прорычал Себаштьяну:
— Себаштьян! До иного распоряжения, меня нет ни для кого. Ни для кого! Даже, если сам король заявится сюда собственной персоной!
Однако вместо того, чтобы исчезнуть, слуга прошел за ним в комнату, держа в руке какую-то бумагу.
— Доктор, простите, но здесь очень срочная телеграмма. Ваш секретарь недавно лично принес.
Луиш-Бернарду посмотрел на телеграмму, запечатанную, с пометкой «конфиденциально. Очень срочно», и бросил ее на кровать, на которую следом рухнул сам. Взяв телеграмму в руки, он некоторое время смотрел на нее, думая, что с ней сделать. Ему захотелось выбросить ее в окно, спустить в унитаз, сжечь… Закрыв было глаза, чтобы заснуть и обо всем забыть, он, в конце концов, поменял свое решение. Сев на кровати, он раскрыл телеграмму и начал читать:
...«Министерство заморских территорий, секретариат Министра
Губернатору Сан-Томе и Принсипи и Сан-Жуан Батишта де Ажуда
Наследный принц Дон Луиш-Филипе и я отправляемся поездку по колониям:
С. Томе́ и Принсипи, Ангола, Мозамбик и Острова Кабо Верде ТОЧКА Подробности следующей депеше, но начиная этого дня вы должны известить население о визите начать подготовку этому историческому событию ТОЧКА Министр Айреш де Орнельяш-и-Вашконселуш»
Луиш-Бернарду продолжал какое-то время разглядывать телеграмму, не осознавая до конца ее смысла. И лишь потом, злобно скомкав ее в руке, он громко воскликнул:
— Этого еще мне не хватало! — Повернувшись на бок, он закрыл глаза и мгновенно уснул.
Город зажил более активной жизнью. Во-первых, все начали обсуждать то, что произошло в территориальном суде. С той или иной степенью достоверности, иногда граничащей с чистой фантазией, люди рассказывали, как губернатор, превратившийся в адвоката, защищал двух негров, бежавших с плантаций. Потом повсюду появились плакаты, которые губернатор заказал и напечатал в рекордные сроки, распорядившись повесить в разных стратегических точках города. Плакаты извещали о неожиданной новости — приезде Наследного принца и министра заморских территорий, а также обращались к жителям с просьбой «обеспечить достойный прием гостей на уровне, соответствующем важности этого исторического события». И, наконец, не успели еще затихнуть уличные разговоры вокруг этой чрезвычайной новости, как на следующий день на смену ей пришла другая, начавшая уверенно оспаривать первенство по части внимания со стороны жителей. Дело в том, что с утра стало известно, что в суде доктор Анселму де Соуза Тейшейра удивил всех и вся, помиловав двоих беглецов с Риу д’Оуру и распорядившись, чтобы они были возвращены на вырубки. При этом был особо оговорен запрет на продление их контрактов или на какое-либо другое наказание, поскольку судом так и не было доказано ни то, что их побег был мотивирован оправдывающими их обстоятельствами, ни обратное.
Некоторые из тех, кто клялись, что самолично присутствовали на том заседании, объясняли столь беспрецедентный приговор блестящим выступлением губернатора. Другие полагали, что он каким-то образом запугал судью, и это сработало. Третьи, в свою очередь, связывали неожиданную благосклонность доктора Анселму с новостью о приезде Наследного принца: либо судья таким образом демонстрирует общее великодушие властей, желая урвать себе частицу всенародного успеха у предстоящего визита, либо он убежден, что такое событие стало возможным только благодаря исключительному влиянию губернатора в правительстве и при дворе. Идя вслед за решением доктора Анселму, общественное мнение города также разделилось и в том, как теперь относиться к губернатору. Часть людей считала, что он превысил полномочия и полностью отошел от принципа независимости в исполнении своих обязанностей губернатора, что, кстати, многосторонне подтверждается и произошедшим в суде, и его слишком близкими отношениями с английским консулом и его супругой. Другая часть полагала, что, наоборот, губернатор строго выполняет привезенные из Лиссабона инструкции правительства и короля, отражающие последние изменения в традиционной политике, которые сама колония пока не способна ни осмыслить, ни разделить. В целом же, можно было сказать, что последнее заключение имело сторонников и союзников в городе и в других населенных пунктах; его разделяли некоторые коммерсанты, служащие, офицерский состав армии и полиции. Против него выступали португальцы, живущие и работающие на вырубках.