Экватор - Страница 146

146

— Может быть, пятьсот.

— Всего-то?

Жерману Валенте ничего не ответил: он и так уже сказал достаточно. Однако Луиш-Бернарду не отставал:

— Итак, вы считаете, что у пятисот человек контракт заканчивается в январе, и я предполагаю, что, по крайней мере, половина этих работников захочет вернуться в Анголу. И в ближайшие месяцы, как я предвижу, ваши расчеты значительно вырастут. Иначе нам придется заключить, что на плантациях Сан-Томе и Принсипи работают не тридцать тысяч работников из Анголы, а всего лишь каких-нибудь шесть тысяч — довольно смешная цифра, чтобы попытаться кого-то ею убедить. И, тем не менее, исходя из ваших расчетов на январь, начиная со второй недели месяца я закажу корабль, «Минью», который вмещает 80 человек, чтобы можно было начать репатриацию, раз в неделю и так до конца месяца. Очень надеюсь, что пустым корабль не вернется…

Жерману Валенте поднялся, как-то неопределенно кивнул головой и вышел, больше не сказав ни слова.

* * *

Встреча этого Рождества показалась ему особенно тягостной. Всячески этому сопротивляясь, он, тем не менее, не мог не ощущать на себе особое значение этих дней, от которого он не мог уйти, понимая сколь ужасно он одинок. И все-таки, Луиш-Бернарду попытался немного приободрить себя. Лиссабонским пароходом ему прислали рождественский подарок, который хоть как-то компенсировал отсутствие Жуана и на этот раз, не нашедшего возможности приехать: два килограмма вяленой трески, бутылка французского шампанского и бутылка Porto Vintage, мешочек орехов, два последних издания Граммофонной компании и голубой шелковый галстук из Casa Elegante, с улицы Нова ду-Алмада. Он отправил Мамуна в город купить индейку, что удалось тому не без труда, и решил затеять рождественский ужин. Для этого он заказал кухне жареную треску с капустой, запеченную индейку, фаршированную потрохами и сушеным ананасом, с гарниром из матабалы, пожаренной тонкими хлопьями, а также некое подобие португальских рождественских пончиков, которые получились просто ужасными. Потом он распорядился, настоятельно попросил и, в конце концов, даже прикрикнул на них, на свою домашнюю прислугу, чтобы они сели вместе с ним за рождественский ужин. И вот все они собрались, шесть пар блестящих глаз на черных лицах, пристально глядящих на него, смущенных и молчаливых: Себаштьян, Висенте, кучер Тоби́аш, Доротея, сидевшая справа от него, соблазнительная, как никогда, Мамун и Синья. Все они, застеснявшись, отказались от шампанского, которое он было собрался налить всем по кругу, и в результате получилось так, что к концу ужина он один выпил всю бутылку. В состоянии некоторой меланхолии и ясного ума одновременно, благодаря шампанскому, с блестящей в уголке глаза слезинкой, он встал, чтобы произнести речь, однако смог сказать лишь следующее:

— За этим столом сидели и принц, и министр, и разные губернаторы, за этим столом вы столько раз обслуживали меня одного. И сегодня, в эту рождественскую ночь, я захотел собрать всех вас, потому что, хотите вы этого или нет, вы для меня единственная в этом мире семья!

Сказав это, он вдруг по-настоящему расплакался и убежал на веранду, оставив всех сидеть в неловком молчании, глядя друг на друга.

В десять часов в ворота усадьбы кто-то позвонил. Висенте пошел открывать и вернулся с запечатанным письмом. Подчиняясь существующей иерархии, он передал его Себаштьяну, который положил его на серебряный поднос и направился с ним на веранду. Это была записка от Энн.

...

«Луиш,

Как и каждую ночь, а в эту особенно, я думаю о тебе и о том, что может происходить сейчас в твоей голове и в твоем сердце. Желаю тебе счастливого Рождества, мой дорогой, зная при этом, что, так или иначе, это Рождество последнее, которое ты проводишь в одиночестве».

Луиш-Бернарду увидел ее снова в новогоднюю ночь, на прекрасном празднике, который он организовал при содействии председателя Городского собрания. Он приказал зажечь все, что оставалось от уличной иллюминации после встречи принца, распорядился устроить праздничный фейерверк над заливом, ровно в полночь, под удары колокола на Кафедральном соборе, а также убедил оркестр военного гарнизона выступить на небольшом балу на площади с оркестровым помостом, напротив пивного ресторана Elite. Сюда, к барной стойке периодически подходили разгоряченные от танцев и ночной духоты дамы и кавалеры, чтобы немного освежиться. Луиш-Бернарду стоял, прислонившись к углу здания, с бокалом пива в руке и наблюдал за танцующими, время от времени отвечая на приветствия прохожих. Вдруг он увидел Энн, которая направлялась в сторону ресторана, держа под руку мужа, но при этом буквально впившись взглядом в Луиша-Бернарду, будто бы кроме них вокруг больше никого не было. Она заговорила первой:

— Луиш, что же вы? Не танцуете. Разве это не входит в ваши обязанности? — Вопрос, наверное, был несколько ироничный, но вот голос, которым она его произнесла, не мог обманывать: он был грустным, доносясь откуда-то из глубины, из пропасти, до краев наполненной печалью. Со стороны казалось, будто она, ведомая мужем, плывет поверх этого деланого веселья, этого пустого праздника жизни.

— Не нашел себе пары, — ответил он, выдержав ее пристальный взгляд и не пытаясь спрятать свои столь же печальные глаза. После этого он перевел взгляд чуть в сторону и добавил:

— Приветствую, Дэвид.

— Приветствую, Луиш.

Они простояли так несколько мгновений около ресторана, не зная, как выйти из создавшейся ситуации, понимая при этом, что все вокруг сейчас пристально на них смотрят. Дэвид среагировал первым. Он двинулся внутрь заведения, увлекая за собой Энн.

146