Экватор - Страница 45

Тем временем, «бал открытия», назначенный на субботу, возбуждал в молодых людях растущее любопытство, а в дамах плохо контролируемый ажиотаж. В приглашении не уточнялись требования к бальному платью или костюму, что еще больше подогревало всеобщую обеспокоенность. А тот факт, что все это затевал губернатор, еще довольно молодой, приятного вида и холостой, который днем полуголым купался на пляже, а по ночам на веранде слушал свой граммофон, вызывал, особенно у молодых сеньор, глубокое волнение. В каждой голове, чередуясь, закипали два вопроса: «Как он сам будет одет?» и «Как, на его взгляд, должны быть одеты мы?» Островные модельеры не справлялись с нахлынувшим на них потоком срочных заказов, а магазин тканей и модной одежды сеньора Фауштину за три дня заработал примерно столько же, сколько за последние три месяца. Все местные экипажи были тщательно отмыты, проветрены и заново покрашены, господа-плантаторы достали со дна сундуков свои пахнущие нафталином парадные костюмы, офицеры приказали начистить пуговицы на мундирах, а также свои аксельбанты и медали так, что их блеск слепил глаза; городские власти почти остановили свою деятельность, чтобы чиновники и их супруги могли как следует подготовиться к неожиданно свалившемуся на них празднику. В конце концов, вся колония единодушно сошлась на том, что готовящееся общественное событие обещает быть беспрецедентным для прошедшего, более, чем пятилетнего периода жизни на острове, и что, учитывая последние события, оно даже — а, может, и в первую очередь — приобретало политический характер. Жаль только, что губернатор, переполошив весь народ, назначил бал, предупредив об этом всего за четыре дня.

В итоге, бал губернатора Валенсы имел огромный успех. Это признали даже наиболее требовательные из критиков, настроенные заранее на то, чтобы назвать его провальным. Он был назначен на восемь часов вечера, когда только что прекратившийся дождь позволил иллюминации в виде расставленных на полу восковых чаш, обозначавших путь от входа, вдоль сада и до самого бального зала, проявиться во всем ее великолепии. Далее, уже внутри помещения, фантастическая декорация из живых цветов украшала столы с поименно обозначенными местами, а также площадку для танцев и сцену, где расквартированный на острове военный оркестр весь вечер исполнял репертуар, тщательно подобранный самим губернатором. Последнему пришлось приложить огромные усилия для того, чтобы вычистить из нотных сборников все, что хоть как-то напоминало военные марши или кавалерийские сборы. Целый батальон слуг, как один одетых в белую униформу, постоянно разносил разного рода напитки и аперитивы, благодаря которым гости могли начать приятно проводить время еще до того, как их пригласят за стол.

Перед входом в зал — и это обсуждалось на Сан-Томе и Принсипи годы спустя — Луиш-Бернарду самолично встречал приглашенных, одетый в безупречный черный фрак, рубашку с белой манишкой, с выглядывавшим из кармана белым шелковым платочком и аккуратной, перетягивавшей грудь от плеча до пояса небесно-голубой лентой, выглядевшей почти провокационно. «Это уже перебор!» — комментировали потом мужчины. «Ах, как элегантно, как ослепительно!» — перешептывались между собой дамы. Даже Агоштинью де-Жезуш был впечатлен и настоял на том, чтобы почти весь вечер оставаться в паре шагов от Луиша-Бернарду, пока тот, высокий, свободный и улыбающийся, встречал гостей у входа, поочередно растворяя их напряженность приветствиями, вроде: «как хорошо, что вы смогли прийти»

Площадь Шиаду, Гремиу, «Джокей-клуб» и даже немножечко от атмосферы Парижа в тот вечер словно переместились временно на экватор вместе с губернатором, которого прислал сюда не кто-нибудь, а сам король Дон Карлуш. Граф Соуза-Фару, единственный из живущих в этих краях аристократов, управляющий самой крупной на острове лесной вырубки Агва-Изе был приятно поражен увиденным. Он не удержался от того, чтобы подойти к новому губернатору, заметив ему на ухо столь непривычно звучавшим в этих краях по-светски игривым, заговорщицким тоном:

— Мой дорогой, я надеюсь, вы сказали оркестру, чтобы он нас пожалел и оградил от тех ужасных маршей, что достались нам в наследство от наполеоновских кампаний?

За ужином Луиш-Бернарду, изучивший вопрос с совершенством, достойным крупного военного стратега, посадил за свой стол монсеньора Аталайю, графа Соуза-Фару, пожилого доктора Сежизмунду Бруту-да-Силва и его тихонькую «вторую половину», полковника Жуана Батишту и его столь же скромную и молчаливую супругу, управляющего плантаций Боа Энтрада, второй на острове по масштабам и производительности, а также вдову Дону Марию-Аугушту да-Триндаде, владелицу плантаций Нова Эшперанса. Даме было сильно за тридцать, однако у нее было, что продемонстрировать окружающим, о чем с избытком свидетельствовало глубокое декольте ее ярко-зеленого платья. Как ни старались злые языки в городе, никаких конкретных упреков в некорректном поведении предъявить ей не получалось, кроме разве что предположений и никем не подтвержденных намерений и желаний. В какой-то степени, она продолжала биографическую линию своих предшественниц на острове, женщин-воинов, властвовавших собой и своими мужчинами. Легенда хранит имя далекой от нас Аны Шавеш, любовницы короля, землевладелицы, сосланной на Сан-Томе и давшей впоследствии название здешнему заливу и горной вершине. Второй такой женщиной, более близкой к нам по времени, была родившаяся сто лет назад Мария Коррейя, вышедшая замуж за бразильца. Именно он, Жузе Феррейра Гомеш привез из Бразилии на Сан-Томе первые саженцы какао. Говорят, что Мария не была верной мужу ни при его жизни, ни, тем более, после того, как он почил в бозе. Что же касается нашей излучающей жизненную энергию современницы, которую Луиш-Бернарду по ходу вечера одаривал время от времени галантной улыбкой, то Дона Мария-Аугушта да-Триндаде, судя по разговорам, руководила работой своих плантаций с решимостью мужчины и умением, которое еще не в каждом из них встретишь. Делая над собой усилие, чтобы не заглядывать к ней в декольте, Луиш-Бернарду успевал отмечать, что и лицо, и фигура ее вполне привлекательны, а во взгляде и движениях этой женщины ему виделось нечто юное, беспокойное, почти дикое, что для него, проведшего всего пять ночей на острове, казалось уже таким же естественным, как висевшая в воздухе влага, которую каждый из присутствовавших ощущал на своем теле.