Экватор - Страница 96

Когда корабль отдал швартовые и взял курс в открытое море, Луиш-Бернарду не стал ждать традиционного прощального гудка. Он развернулся и направился к ожидавшей его карете. На полпути он почувствовал чью-то руку и как бы невзначай прильнувшее к нему тело.

— Снова один, Луиш?

Это была Энн. Он видел ее мельком, в самом начале посадки в шлюпки. Она приехала с Дэвидом, они попрощались с Жуаном сразу, как только они с Луишем-Бернарду высадились из кареты. Но потом, в образовавшейся суматохе он их больше не видел и предположил, что супруги вернулись домой, отдав дань уважения и симпатии его другу. Но нет, она, оказывается, оставалась здесь. Быстро осмотревшись вокруг, Луиш-Бернарду не заметил поблизости Дэвида и решил воспользоваться его отсутствием:

— Кто-то сказал мне на днях, что, если это будет зависеть от него, я никогда не останусь один…

Произнеся эти слова, он замолчал, и ему показалось, что море, потемневшее под заходящим солнцем, вдруг отразилось в ее глазах, приобретших чуть грустный темно-синий оттенок. Однако голос ее был таким же страстным, обволакивающим, каким он его вспоминал все дни, пока ее не было рядом:

— Луиш, есть одна, всего одна вещь, которую вам стоит знать обо мне и в которую вам стоит поверить: я никогда не обманываю и не притворяюсь, а также не забываю то, что говорю, даже если мне легко оправдаться теми или иными обстоятельствами и причинами. Всё в ваших руках, Луиш. Посмотрите на меня: сейчас мы с вами на пляже, на виду у всех. Мы ведь не на террасе вашего дома, в полнолуние, после полбутылки вина и пары рюмок порто: всё в ваши руках. Решение за вами.

Энн отошла в сторону, будто бы ничего особенного не сказала. Оказалось, что и Дэвид всё это время находился где-то неподалеку. Она подошла к мужу и привычно взяла его под руку. Дэвид попрощался с губернатором через плечо, кивком головы, и они направились к своей карете. «Они как из воды или из-под земли вырастают!» — подумал про себя Луиш-Бернарду. Сев в карету, он тоже отправился домой, куда приехал злой, как собака, отказался от ужина и отпустил на весь вечер Себаштьяна. Затем он сел на террасе с зажженной свечой, прикурил от нее и просидел там до глубокой ночи, прикончив полбутылки коньяка. От ступора и какой-то тревожной пустоты, в которой он пребывал все это время, его пробудила пролетевшая мимо летучая мышь. Тогда он встал и, слегка покачиваясь, отправился в спальню, освещая себе дорогу свечой и ощущая присутствие Себаштьяна, который следил за ним через дверь, опасаясь, как бы он ни устроил пожар. Себаштьян стоял, прислушиваясь к происходящему и тогда, когда Луиш-Бернарду вышел из туалета и почти бесшумно рухнул в постель, в одежде, как был, продолжая страдать от боли, которая так и не оставила его.

Луиш-Бернарду проснулся усталым и невыспавшимся. Восстанавливающий сон, на который он возлагал надежды, обернулся сухостью и неприятным вкусом перебродившего алкоголя во рту, ослабевшие мышцы болели, лицо было бледным, как у покойника. Он побрился и принял душ, чем, по сути, нисколько не облегчил своего физического и морального состояния. Во всем доме ощущалось гнетущее отсутствие Жуана, его голоса, его дружеского участия — всего того, что пребывало сейчас где-то там, в океане, на пути в Лиссабон. Здесь же оставалась только его опустевшая комната. Оставались также воспоминания — от голоса Энн, от ее то зеленых, то голубых, то потухших, то горящих ярким светом глаз, от незабываемого вкуса ее губ, языка. Оставался костюм, который нужно было выбрать и надеть, рубашка, туфли, ежедневная рутина, ожидавшая его внизу в приемной, а вместе с ней — эти серые, потрепанные жизнью чиновники, нервно теребящие головной убор в руках, когда они выпрашивают рекомендацию на заслуженное, по их мнению, повышение или внеочередной отпуск в метрополии. Оставалась лиссабонская почта и объявления, которые надо было одобрить для публикации в официальном печатном органе колонии, штрафы, которые нужно было оформить, и состояние казны, которое нужно было проверить. Кроме этого, требовалось еще принять решение о софинансировании работ по праздничной иллюминации на Рождество и на Новый год, проследить, как обстоят дела с ремонтными подрядами, а также просмотреть и подписать бесчисленное количество жалоб, прошений, заявлений… Он оглядел себя в стоявшем перед ним высоком зеркале, с ног до головы и обратно. Перед ним был тот, кем он являлся на самом деле: голый, брошенный на произвол судьбы, неприкаянный человек, который то ли сам поражен каким-то мрачным злом, то ли одержал над ним победу:

— Луиш-Бернарду Валенса, — произнес он вслух, — назначенный королем губернатор колонии Сан-Томе и Принсипи, проснись и ступай исполнять свои обязанности. История так не заканчивается!

Следующие два дня он безвылазно провел в секретариате правительства, решая все вопросы подряд, отвечая на всю пришедшую к тому времени почту, принимая всех, кто просил об аудиенции, доделывая то, что не успел сделать вовремя. Вдруг, ни с того, ни с сего пожелав просмотреть все правительственные счета, он просидел за этим всю ночь до утра, понимая, что год подходит к концу и счета нужно закрыть и отправить в министерство в Лиссабон. Год оказался удачным для урожая какао, и Сан-Томе выдал на 4200 тонн больше, чем в прошлом году, Принсипи превысил прошлогодние сборы на тонну. Таможенные тарифы, правительственные и муниципальные налоги — все было в плюсе, на этот счет он мог быть спокоен. Ремонтные и строительные работы также велись в соответствии с выделенным на них бюджетом, текущие расходы по сравнению с прошлым годом не увеличились и, в целом, колония существовала на полном самообеспечении. То есть, закупка товаров по импорту тут же оплачивалась, а оставшиеся средства шли в доход и накапливались. Это касалось и отдельных хозяйств, торговых предприятий, и казны в целом, соотношения между ее доходной и расходной частью. Просто история успеха. С другой стороны, если бы было иначе, тогда зачем было бы вообще содержать колонии?