Экватор - Страница 115

115

Ближе к вечеру следующего дня доктор сказал, что его вчерашние надежды оправдались: температура заметно спала и почти уже не повышалась до сорока, больной начал открывать глаза и все чаще находился в сознании.

— Похоже, что худшее позади и что больной должен справиться с этой напастью, — поделился доктор с Себаштьяном. — Хинин сработал. Но бдительность до тех пор, пока температура не спадет окончательно, терять нельзя.

В ту ночь, дежуря у постели больного, Себаштьян видел, как он несколько раз просыпался и, совершая над собой усилие, все время хотел что-то сказать и быть услышанным. Даже напрягая слух, услышать что-либо, что имело бы хоть какой-то смысл, было невозможно. В какой-то момент Себаштьяну показалось, что губернатор говорит по-английски, на том же языке, что и консул, мистер Джемисон. Иногда Луиш-Бернарду говорил тихо, иногда возбужденно, как будто отчаявшись из-за того, что не получал ответа или не мог понятно выразить свою мысль. Потом, после череды невнятных фраз, он мог на долгое время замолчать, когда было слышно лишь его дыхание, после чего вдруг четко произнести:

— Энн.

На третий день, утром, когда пришел врач, Луиш-Бернарду лежал уже почти без температуры, оставаясь еще довольно слабым и изможденным. Он проснулся, открыл глаза и посмотрел вокруг себя, судя по всему, понимая, где находится. Врач спросил:

— Как вы себя чувствуете?

Ничего не ответив, он лишь покачал головой. Доктор Жил сделал ему укол хинина, на который Луиш-Бернарду никак не отреагировал. И только после этого он, наконец заговорил, с трудом спросив уставшим голосом:

— Что это было?

— Приступ малярии. Очень сильный. Но сейчас вы вне опасности, если, конечно, будете в ближайшие дни вести себя разумно.

Луиш-Бернарду закрыл глаза и снова заснул. Несколько позже Себаштьян и Доротея впервые смогли его как следует накормить. По прошествии трех дней, проведенных практически без еды, он съел рисовый бульон с курицей и выпил стакан сока.

Через пару часов он снова проснулся, когда солнце уже начинало прятаться за морской горизонт, все еще пробиваясь через окно в комнату последними за день лучами. Прежде чем открыть глаза, он почувствовал на своем лице и на губах чью-то нежную руку, и попытался вспомнить, где он находится и почему. Луиш-Бернарду вспомнил разговор с врачом, хотя так и не сумел сопоставить его с конкретным периодом времени, вспомнил, что он заболел малярией и что у него была высокая температура, не понимая при этом, сколько дней все это длилось. Он вспомнил охватывавший его тело жар, ледяной пот, а также то, что, приходя в сознание, все время ощущал присутствие Себаштьяна и Доротеи, которая облегчала его состояние, прикладывая к телу прохладное полотенце. Вспомнив все это, он, наконец, медленно открыл глаза, возвращаясь к жизни.

— Доротея… — позвал он все еще слабым голосом.

— Тс-сс! Don’t talk now. It’s me.

Испугавшись, он повернулся и только тогда понял, что рука, нежно гладившая его по лицу, принадлежала не Доротее, а Энн, сидевшей на стуле рядом с его постелью. Инстинктивно он посмотрел по сторонам и убедился, что они одни. На комоде рядом с кроватью в подсвечниках горели всего две свечи, чье пламя отражалось на потолке причудливыми тенями.

— Что ты здесь делаешь?

— Меня позвал твой слуга, Себаштьян. Два дня назад мы узнали о твоей болезни, но я не могла осмелиться навестить тебя в одиночку. Вчера мы были здесь с Дэвидом и узнали, что ты пошел на поправку. Сегодня я собиралась прийти одна и постоять у двери только для того, чтобы понять, что тебе лучше, но Себаштьян через Висенте попросил тебя навестить.

— Но почему, что он такое удумал?

Энн улыбнулась. Она продолжала гладить его по лицу, одновременно удерживая его, чтобы он не поднимал голову.

— Он сказал, что ты сам меня позвал… этой ночью.

Луиш-Бернарду теперь уже окончательно проснулся и находился в полном сознании. Он не мог помнить всего, что с ним происходило, пока он боролся с болезнью, за исключением отдельных, рассыпанных по времени деталей, однако все то, что происходило до болезни, вдруг неожиданно четко предстало перед ним. Он вспомнил про суд, про телеграмму о прибытии Принца Бейранского и министра заморских территорий, вспомнил, что получил письмо от Жуана и что в тот вечер лег спать, почувствовав какую-то странную усталость и опустошение. Моментально его снова охватила тревога:

— Энн, никто не должен видеть, как ты сюда заходишь и выходишь!

— К счастью, никто и не видел. А если и увидят, то что в этом такого? Я пришла навестить больного друга. Кстати, я и Дэвиду скажу, что навещала тебя.

Луиш-Бернарду хотел что-то сказать в ответ и уже открыл было рот, но она не позволила, впившись в него своими губами в то время, как ее рука под простыней уже ощупывала его полуголое тело. Почувствовав его реакцию, не ослабляя поцелуй и не давая ему оторваться от подушки, буквально в какое-то мгновение она разделась и забралась в постель, прильнув к нему всей своей плотью. Луиш-Бернарду сделал слабую попытку отстраниться от нее:

— Нет, Энн, это какое-то безумие, только не здесь!

— Только здесь, мой дорогой: наверняка сюда никто не зайдет, пока я не ушла. Это одно из немногих мест, где мы в безопасности.

Луиш-Бернарду оставил все усилия и перестал сопротивляться. Он был слишком слаб для любой инициативы и позволил Энн делать с ним все, что она пожелает. И она сделала это, с той же страстью и горячностью, как и в прошлые их встречи, словно получая еще большее удовольствие от его бессилия и беззащитности. Она сидела верхом у него на бедрах, импульсивно подаваясь вперед навстречу его телу, и ее волшебная литая фигура дарила ему себя, словно поцелуй от самой жизни. Когда все закончилось, быстро и необычайно ярко, она спешно оделась, накрыла его, поправила чуть сбившуюся простыню и, усевшись на край кровати, пристально посмотрела на него.

115