Экватор - Страница 139

139

— Я обязательно передам ваши слова. Обещаю.

Дон Луиш-Филипе обменялся с губернатором крепким рукопожатием. Затем, подняв руку, он в последний раз помахал собравшимся, поднялся по трапу на борт и, так же, как и ранее по прибытии, сел к рулю и приказал отдать швартовые. Айреш де-Орнельяш помахал губернатору уже из шлюпки, слегка наклонив голову и сделав едва заметный для остальных жест, который Луиш-Бернарду воспринял как ободряющий. Тем и завершились эти три адских дня.

Луиш-Бернарду оставался на причале еще какое-то время, наблюдая, как «Африка» маневрирует прежде, чем направиться в открытое море. Солнце уже начинало садиться за горизонт, когда черно-белый корабль лег на курс, выходя из залива, издал три громких гудка и двинулся в сторону заката, в объятия ночного океана. Губернатор стоял так до самого конца, один, еще более одинокий, чем когда-либо, ощущая себя единственным живым существом на этом острове, который будто неожиданно опустел, предоставив ему, посреди этого забытья и одиночества, искать следы, оставленные Энн, дабы не погибнуть от безумия.

XVII

Вслед за «Африкой» уплыли и последние надежды Луиша-Бернарду. Если он и ждал от министра или даже от Наследного принца твердой и недвусмысленной поддержки политики губернатора, которой столь враждебно сопротивлялись местные поселенцы, то теперь эти ожидания окончательно развеялись. И дело не в том, что министр каким-то образом, при всех или в частном разговоре, осудил его работу: он просто промолчал, и молчание его означало, как минимум, отсутствие этой поддержки. Оно оправдывало создавшуюся тупиковую ситуацию, оставляя губернатора и управляющих, к которым примыкал и попечитель Жерману Валенте, в их прежнем противостоянии. Единственным политическим козырем для Луиша-Бернарду могла бы стать гарантия или хотя бы надежда на то, что, благодаря его усилиям, отчет Дэвида не разрушит окончательно ожидания португальского правительства. Однако Дэвид сам выбил почву у него из-под ног. Министр говорит — желая оскорбить его, из соображений личной мести. Такая мысль никогда не приходила ему в голову: Луиш-Бернарду всегда верил, что Дэвид, даже если его отчет будет не в пользу Португалии, сделает это, основываясь на своих убеждениях, а не под влиянием причин личного свойства. Не столько во имя их былой дружбы, сколько, наверное, руководствуясь принципами «рыцарской чести», не позволяющей смешивать одно с другим. Да, это правда, что он, Луиш-Бернарду, предал друга, соблазнив его жену. Однако, впервые в своей жизни, он сделал это не по легкомыслию, не удовлетворяя свой каприз, тщеславие или банальную похоть. Он сделал это из страсти. Да и какой мужчина не влюбился бы в эту более чем фантастическую женщину, в которой всё было через край — от рвущейся наружу чувственности до пренебрежения светскими нормами? Где еще, если не в этом ее мире, инстинкты так беспредельны и ненасытны, а желания за день вырастают из нехитрого ростка в огромное дерево, негры гуляют без одежды, словно дикие звери, зной, усталость и одиночество постепенно растворяются и исчезают, не охраняемые принятыми в иных местах правилами и условностями, каждая женщина становится желанной для единственного, жаждущего ее мужчины, а появление Энн делает для него эту идиллию настоящей пыткой?..

Конечно, одно дело желать, и совсем другое — осуществить свое желание. Преодолеть это расстояние означает, прежде всего, нарушить нормы морали, а до этого — общепринятые условности. Однако, как известно, семейная жизнь Дэвида была особенной, и этого Луиш-Бернарду не мог объяснить ни министру, ни своим недоброжелателям. Конечно же, Дэвид видел, предчувствовал и догадывался, что это Энн, в первую очередь, стала инициатором их отношений. Она не чувствовала за собой каких-либо обязательств перед мужем, и именно эта ее внутренняя свобода оказалась для Луиша-Бернарду столь притягательной. Это было ценой, которую Дэвид согласился заплатить, чтобы оставаться рядом с ней. Потому что, если руководствоваться критериями нравственности, то он должен был потерять Энн гораздо раньше, когда запятнал ее честь там, в Индии. Она не бросила его, как и обещала, а он, в свою очередь, не сделал ничего, чтобы воспрепятствовать их отношениям с Луишем-Бернарду: таков был заключенный между ними негласный договор, служивший основой для их совместной жизни. Так разве мог Дэвид требовать от него того, чего не смел требовать от своей собственной жены? И теперь, когда оказывается, что и Энн влюблена в Луиша-Бернарду, кто же тогда поступает хуже? Ведь он, друг Дэвида, стал любовником и объектом страсти его жены, когда у него уже не было никакого морального права ей это запретить. С другой стороны, сам Дэвид продолжает требовать от Энн выполнения данного ему ранее обещания, зная при этом, что телом и душой она принадлежит другому. Тогда спрашивается, почему именно Луиш-Бернарду должен отступиться от Энн? Во имя чего и в обмен на что? Неужели ради какой-то абстрактной надежды на то, что это позволит рассчитывать на большую доброжелательность Дэвида по отношению к политическим интересам Португалии или к профессиональным интересам самого Луиша-Бернарду? Каким же словом следовало бы в таком случае назвать это «заинтересованное» отречение, эту мерзкую сделку, предложенную министром?

* * *

Разборка праздничных декораций — занятие, как правило, мучительное. Прибывшие из метрополии вернулись назад в Лиссабон регулярным рейсом, а принц вместе со свитой продолжили свое долгое трехмесячное путешествие в Анголу, Мозамбик, Южную Африку и потом, уже на обратном пути, — снова в Анголу и, наконец, на острова Кабо-Верде. На Сан-Томе после трех дней праздника осталось острое чувство грусти, ощущавшейся повсюду по мере того, как город освобождался от уличных украшений и керосиновых емкостей, установленных для обеспечения феерической ночной иллюминации. Город вернулся к тусклому освещению, которое обеспечивали редкие светильники, висевшие на фасадах домов и на пересечениях улиц, очищенных от целого моря пожухших на солнце цветов и деревянных арок, украшавших выезды на главные городские артерии. Остров снова оказался одиноким, задавленным Экватором и предоставленным своей извечной судьбе, ожидая, когда к нему причалят новые корабли.

139